Аркадия

Главный герой этого романа известной современной американской писательницы  вырос в коммуне, которую в семидесятых организовали несколько десятков энтузиастов на западе штата Нью-Йорк. Его имя — Крох. В коммуне пытались жить сообща, вместе воспитывать детей, питаться тем, что вырастили сами. Члены сообщества ремонтируют вместе огромный старый дом, над входом в который висит надпись: «Et in Arcadia ego» – отсюда название коммуны и романа. В комментариях переводчица поясняет, что Аркадия — это область Древней Греции, которую в своих «Буколиках» поэтизировал Вергилий как место, где счастливо пасут свои стада пастухи; однако трактовалось это выражение в литературе по-разному, в том числе как происходившее от смерти, — так, к примеру, на картине французского живописца «Аркадские пастухи» трое мужчин и женщина разглядывают надгробие, на котором написано «И в блаженной Аркадии я есть».

Но всякой утопии и идиллии однажды приходит конец.  Когда коммуна распадается, Крох отправляется в большой мир и привыкает жить в нем, но судьба поворачивается неожиданным образом. В один момент занавес перед Крохом падает: всё, что казалось незыблемым, переворачивается с ног голову. Друзья разъезжаются, а Она оказывается совсем не той, кем Крох ее себе представлял. Но много лет спустя Крох возвращается в Аркадию, которая так и осталась для него местом, полным чудеc, местом, в которое он верит.

«Женщины у реки. Поют. Это первое, что Крох помнит, хотя он тогда еще не родился. Не родился, но помнит вьющуюся через горы дорогу и привал среди желтых цветов, смыкавших лепестки, когда дети к ним прикасались. Уже в сумерках, миновав поворот, Караван вышел к зеленеющей реке и остановился на берегу на ночь. Стоял синий весенний вечер. Холодало».

«Сам он в свои четырнадцать переход из Аркадии в неприветливый Внешний мир пережил еле-еле. Ему было одиноко. Уродливые городские деревья, голуби, запекшаяся моча на стенах. Он ни с кем не был знаком и растрачивал время, гуляя по многу часов. Улицы Куинса под углом втыкались одна в другую; парки выглядели пародией на природу. Он чувствовал себя уязвимым, незащищенным. Сплетение историй, та личная мифология, которая всегда окутывала его, стала невидима, и никто здесь не знал, что он был чудо-дитя, маленький хиппи Крох, сын Эйба и Ханны; никто не слыхивал про падение Эйба, про легендарную силу Ханны, про сказочную встречу с Вердой снежной ночью; не знал о несчастьях с малышом Фелипе, и с Прытким Старпёром, и с Днем Кокейн; они вообще совсем ничего не знали».